Милда открыла дверь, посторонилась и пропустила незнакомца. Теперь нужно было как-то предупредить мужа.
Незнакомец поставил чемодан, снял рюкзак и подошел к жаркой печи, Милда поставила на плиту сковородку и бросила несколько кусков бекона. Позванивая посудой, она непринужденно крикнула в приоткрытую дверь комнаты:
— Янис, вставай, у нас гости!
Янис, уже одетый, вышел из комнаты.
Добродушно поздоровавшись с гостем, Янис выслушал ту же короткую историю о том, что перед ним заблудившийся охотник, которому надо поскорее попасть на ту сторону и затем в Пилтене. Милда ставила на стол тарелки и раскладывала поджаренный бекон. Незнакомец с удовольствием подсел к столу, вынул из кармана плитку московского шоколада, угостил хозяйку, хозяину предложил папиросы «Казбек».
Целмс не разговаривал с женой, даже не смотрел на нее, и незнакомец чувствовал себя все спокойнее. Он был прав в своих предположениях: тут все оставалось по-старому. А Целмс курил папиросу и думал, успевая в то же время угощать неожиданного посетителя, задавать незначительные вопросы, отвечать на его расспросы.
Да, лодка у берега принадлежит ему. Ну, конечно, он перевезет гостя. Да ему и самому надо на тот берег. Да, водополье сейчас большое, наверное, и охотиться трудно, все луга залиты…
Они разговаривали о безразличных, пустых вещах, но Целмс то и дело ловил на себе острый взгляд гостя. Ловил и думал: он чужой. Его нужно как можно скорее доставить туда, где разберутся во всем. Но он очень силен. Ему всего тридцать пять, а Целмсу давно за пятьдесят, если начнется схватка, Целмсу не справиться. Хорошо бы предупредить соседа, Озолса, но как это сделать, чтобы не вызвать подозрения? Если этот незнакомец что-нибудь заподозрит, он может снова уйти в лес, в болота, и тогда его и рота пограничников не отыщет…
Так длилось это странное, безъязыкое объяснение, пока и хозяин и гость завтракали, и Милда старалась не смотреть на мужа, а сама безмолвно кричала:
«Он чужой! Чужой! Неужели ты не видишь этого, Янис? Его надо задержать! Его нельзя выпускать! Он может натворить много бед! Или ты забыл, как такие же, еще совсем недавно, стреляли в нас, травили нас, держали впроголодь, чтобы только продлилось их царство?»
Так шел безмолвный поединок, но внешне все было тихо, спокойно, и Густав мог с уверенностью сказать:
«Да, в этой стране ничто не изменилось, люди здесь по-прежнему смиренны, тихи. Они все еще хранят рабскую зависимость от того, кто сильнее, они подчиняются тому, кто умнее их, и никогда не станут другими!» — И он тихонько благословлял своего бога, который привел его в это чужое жилище, где Густав мог бы, если бы захотел, стать хозяином чужих душ.
А Целмс думал:
«Ошибки тут быть не может, он чужой! И Милда знает это, но знает также, что нельзя ничем выдать себя. И ее я в это дело не могу втравить. Если этот человек станет защищаться, а может, и стрелять, то пусть он лучше стреляет в меня. Я повидал всяких людей — хороших и плохих, своих по душе и чужих, и только чужие люди могут держаться так по-барски перед простым человеком…
Целмс докурил папиросу, встал.
— Ну что же, поедем? Я только зайду за ключом от лодки к соседу, вчера он вернулся поздно, не вернул ключ…
Он не глядел на гостя, снимая со стены свой плащ, но и спиной чувствовал, как напрягся тот, услышав о соседе. Но Целмс уже открыл дверь и вышел.
Милда с трудом выдохнула воздух. Она тоже не смотрела на гостя, она стояла у печи, думая, что сделает сейчас незнакомец? Выскочит из дома или удержится? Она слышала, как тот повернулся на лавке, лавка скрипнула. Но в кухне уже раздавались веселые голоса, муж возвращался с Озолсом.
Озолс работал в бригаде Целмса и жил на его хуторе, так как был одинок, да и поля были близко, не надо каждый день переправляться через реку, как делали остальные члены бригады, кто жил в новом колхозном поселке и на хуторах по ту сторону. Озолс и вошел с усмешкой, как входят мужчины в дом после анекдота, рассказанного во дворе, чтобы женщины не слышали, веселый, тоже уже не молодой, но еще крепкий крестьянин, поздоровался с незнакомцем.
— Ну, собрались? Милда, когда у тебя так пахнет, мне совсем не хочется на работу! Ой, отобью я тебя у Целмса! — и захохотал, все еще белозубый, чисто выбритый, не то что Целмс, которому порой и побриться некогда.
Милда усмехнулась старой шутке, завернула, как обычно, завтрак мужу, сунула сверток в карман плаща. Она знала одно — все надо делать, как всегда, тогда не ошибешься, ничего ненужного не скажешь, ничем не насторожишь этого чужого человека, который надевал рюкзак на плечи.
— Табак чуть не забыл! — воскликнул Целмс и прошел в комнату, неловко зацепив плащом дверь. Дверь захлопнулась.
За дверью Целмс снял со стены свое охотничье ружье, тихо, стараясь не клацать затвором, вынул дробовой патрон, заложил жаканову пулю, с разрезом на тупом конце, с какой ходят на медведя. Помедлил: «Правильно ли я делаю? — сам успокоил себя: — Да, правильно! Это опасный гость!»
Он ударом ноги открыл дверь, шагнул в кухню и, направив ружье в грудь незнакомца, резко скомандовал:
— Руки вверх!
Густав метнул взгляд на дверь. У двери стоял сосед, уперевшись спиной в косяк, и видно было, что он ни за что не выпустит Густава из комнаты. Целмс повторил с угрозой:
— Руки вверх!
И Густав медленно поднял руки.
Он ожидал всего. В мыслях он стократно схватывался с чекистами. Он умел стрелять, не вынимая пистолет из кармана. Мог стрелять через плечо. Знал джиу-джитсу. Учился обезоруживать вооруженного противника и использовать выхваченное у того оружие. Он предусмотрел сто вариантов схваток с чекистами. Он не предполагал только одного, что его захватят двое крестьян, из которых один безоружен, а у другого всего лишь охотничье одноствольное ружье, которое и заряжено-то, наверное, утиной дробью! А если и пулей? Будет ли еще этот крестьянин, конечно, не приученный к убийству, стрелять? И однако все эти предположения уже опоздали! Он стоял перед двумя этими крестьянами и смирной пожилой женщиной, подняв руки.
Целмс приказал:
— Обыщи его, Озолс!
Вот обыскивать Озолс не умел! Он только пошарил по карманам пальто, пиджака и брюк и даже не подумал, что оружие может быть подвешено под мышкой, что оно может быть привязано к ноге, что карманы пальто и брюк могут быть прорезные, чтобы можно было выхватить это спрятанное от возможного обыска оружие. Озолс провел по одежде брезгливо, небрежно, он не хотел иметь никакого дела с чужим человеком, сухо сказал:
— Ничего у него нет.
Целмс приказал:
— Я вас задерживаю, идите с поднятыми руками к лодке! А ты, Озолс, захвати его чемодан…
И Густав вышел с поднятыми руками, пригибаясь в низких сенях, но не опуская рук, за ним шел Целмс с ружьем, а за Целмсом Озолс с чемоданом, и так они прошли к лодке.
Целмс приказал Густаву сесть на корму. Озолс поставил чемодан и отомкнул замок на приковывавшей лодку цепи. Затем он влез с чемоданом в лодку и сел на весла. Целмс устроился на носу, внимательно наблюдая за Густавом.
Им надо было спуститься по течению с полкилометра, чтобы высадиться на прибрежном взгорье, а оттуда пройти еще с полкилометра до хутора, на котором был телефон.
Озолс взялся за весла, но лодка сразу закрутилась во все стороны. Рыбацким делом Озолс никогда не занимался, грести и управлять лодкой, да еще в водополье, не умел. Впрочем, он сумел бы выстрелить из ружья, и Целмс, после некоторых колебаний, передал ему ружье, а сам сел на весла.
Сильное, течение несло лодку. Кругом была вода, материковый берег угадывался только по кустам и деревьям, выступавшим из воды. Незнакомец сидел неподвижно, лицом к гребцу и конвоиру, глядя на мутную воду, какими-то слепыми, будто ничего не видящими глазами. По лицу его то и дело пробегала нервная дрожь.
Лодка врезалась носом в вязкий грунт. Целмс бросил весла, шагнул прямо в воду и выдернул лодку до половины на берег. Потом взял ружье у Озолса и приказал задержанному выйти. Озолс опять подхватил чемодан и пошел справа от задержанного, Целмс на три шага позади. Они шли к видневшемуся вдалеке хутору.
Густав остановился, повернулся к Целмсу и заговорил:
— У меня есть деньги! Много денег! Я отдам их вам! — лихорадочно бормотал он. Он словно бы забыл о ружье Целмса, сунул руку в грудной карман пиджака и вытащил оттуда пачку сторублевок.
— Положи свои деньги в карман и — вперед! — гневно крикнул Целмс.
По лицу задержанного катились слезы и пот. Но ружье Целмса уперлось чуть не в грудь, и человек повернулся словно бы на ватных, подгибающихся ногах и покорно зашагал дальше.
Он прошел сто метров, двести, все замедляя шаги. Крестьяне не торопили его. Он подумал, что эти недалекие люди, видно, уже ослабили внимание, и вдруг резким движением выхватил откуда-то пистолет.
